Читать книгу "Соперница [litres] - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

певцам, библия вокального искусства.

Девушка несколько раз просмотрела страницы на букву «Б». По спине Карлотты пробежала ледяная дрожь. Энцо внимательно посмотрел на нее и спросил:

– Вы никогда не встречались с Лючио Да? Это выдающийся оперный критик второй половины двадцатого века, составивший исчерпывающий справочник. Он умер три года назад.

– Правда? Тем лучше…

Энцо не мог понять, относится ли это «тем лучше» к успеху Лючио Да или к его смерти.

Продавщица победоносно объявила:

– Карлотта Берлуми… здесь такой нет!

– Что?.. – пробормотал Энцо. – Тогда посмотрите статью про Марию Каллас, Лючио Да наверняка упоминает там Карлотту Берлуми.

– Мне некогда перелистывать эту статью, там сорок страниц и все про Марию Каллас!

Карлотта схватила Энцо за руку:

– Идемте!

Она кивнула девушке, приветливо улыбнулась ей и уже с порога бросила:

– До свидания и спасибо, синьорина Пародонтозо.

Тогда в Болонье, проведя ночь в обществе Лючио Да, Карлотта похвалила его, назвав непревзойденным любовником, а затем в ликующем настроении отправилась на репетицию «Реквиема». «Вот увидишь, Мария Каллас, колесо фортуны повернется. Я, в свою очередь, стану диктовать журналистам и критикам, что́ им о тебе говорить, и для тебя настанут чертовски трудные времена». В предстоящей битве Лючио Да казался ей главным призом: он восхищался ею и выказывал отвращение к гречанке, что компенсировало некоторые его недостатки, в том числе неуклюжесть в постели. В любом случае, ради того чтобы побороться с Каллас и отвоевать себе место под солнцем, Карлотта готова была пойти на уступки.

Когда они встретились вечером, она попыталась выяснить, где журналист слышал ее пение, ведь он не скупился на похвалы в ее адрес. Он загадочно молчал, словно играя в какую-то игру. Каждый раз, когда она называла тот или иной театр или оперу, он, прищурившись, уклончиво отвечал:

– Возможно…

– Так ты придешь послезавтра в собор на «Реквием»?

– Реквиемы меня угнетают.

– Но все же! Есть Верди. И есть я.

Он улыбнулся:

– Я и забыл – есть Верди, а есть ты.

Они провели вместе еще одну ночь, которая, по меркам Карлотты, вновь оказалась весьма посредственной, но той Карлотте, что так думала, пришлось заткнуться. Карьера превыше всего!

На следующий день репетиция в базилике Сан-Петронио[25] закончилась раньше, чем предполагалось, и Карлотта, войдя в кафе, направилась к столику, за которым обычно сидел Лючио Да. Не увидев его, она спустилась в туалет в подвале, чтобы припудрить нос. Проходя мимо телефонной будки, она услышала знакомый голос. Журналист, поглощенный разговором, оправдывался:

– Но я рад, что опубликовал эту статью. Одни меня оскорбляют, другие благодарят. И в результате все говорят именно о ней. А что я думаю на самом деле? Да какая разница, что я действительно думаю? Я хочу, чтобы говорили обо мне, только и всего. И в этом плане Каллас – роскошный локомотив… Конечно, она исключительная певица. Конечно, она лучшая… Что? Кто те люди, которых я перечисляю в конце статьи? Не имею ни малейшего представления… Я никогда их не слышал, просто собрал мнения нескольких старых маразматиков. Конечно, провокация… Забавно, потому что со мной связалась одна из тех, кого я назвал, – Карлотта Берлуми. Она убеждена, что я ее обожаю. С какой стати? Да, старина… Ты догадался? А, ты ж меня знаешь… да-да! Отличный перепихон, поверь мне. Певица, может, и никакая… но перепихон отличный.

Не в силах больше слушать, Карлотта выскочила из кафе. Она решила скрыться, сменила гостиницу и заперлась в номере. Стоя под душем, она рыдала, не понимая до конца, унижена ли больше как оскорбленная певица или как женщина, предложившая себя хаму-любовнику.

Появился ли Лючио Да в тот вечер в ее прежней гостинице? Во всяком случае, на концерте в Сан-Петронио он так и не показался, и больше она его никогда не видела.

После этого эпизода в голове Карлотты все встало на свои места: отныне за любым негативным событием она видела лишь одну причину – Марию Каллас. Теперь ее собственная судьба одновременно и ужасала, и обнадеживала Карлотту: ужасала потому, что редко кто на свете сталкивается со столь беспощадным врагом, а обнадеживала потому, что существование обрело необыкновенную ясность. Карлотта знала, чем объясняются ее проблемы и неудачи; козел отпущения был найден. Будь Каллас не гречанкой, а еврейкой, Карлотта стала бы фанатичной антисемиткой. Она пыталась найти места, куда гречанка еще не успела протянуть свою всесильную руку: деревенские залы, провинциальные оперные театры, салоны буржуа-меломанов, где имелся рояль. И, занимаясь своим ремеслом в укромных, зачастую плохо оборудованных, порой обшарпанных залах, она чем дальше, тем больше злорадствовала, что сумела ускользнуть от преследования. Здесь она не может перекрыть мне дорогу, не может помешать людям рукоплескать мне; я существую и противостою сопернице. Постепенная деградация Карлотты на сценах заштатных театров превращалась в своего рода победу.

Что касается мужчин, то она решила реже проявлять сердечную склонность, что позволило ей чаще заниматься сексом. Она привлекала и отвергала любовников, прячась от чувств, которые могла к ним испытывать, опасаясь, что, если кто-то из них займет место в ее жизни, Каллас в конечном итоге отнимет и его.

С тех пор Карлотта украдкой неустанно следила за соперницей: читала газеты, интересовалась новостями и слушала записи, которые крутили по радио; надев темные очки и шляпу с широкими полями, она даже покупала пластинки Каллас. Присматриваясь к слабостям и недостаткам певицы, она подмечала признаки грядущего упадка, ожидая момента, когда публика наконец воспримет все непредвзято, подтвердит ее выводы и свергнет Каллас с престола. Карлотта не ошиблась, заметив, что голосовые связки греческой певицы создают неконтролируемое вибрато, поэтому на некоторых длинных нотах возникало впечатление, что она тремолирует. Участившиеся выступления породили проблемы звуковой эмиссии, и вокальные недостатки Каллас стали настолько вопиющими, что час торжества был явно не за горами.

На званых ужинах Карлотта никогда не упускала возможности уязвить врага:

– Я случайно услышала один из ее концертов по радио: жалкая картина! Умопомрачительное вибрато. Форсируя звук и широко открывая рот, она больше не может контролировать звучание голоса. Мышцы живота, которые прежде ей верно служили, заплыли жиром; она больше не может держать опору на диафрагму.

Тем не менее слушатели, даже профессионалы, по-прежнему вели себя как бараны, блеяли «браво» и в восторге били копытами. Какая мерзость!

Карлотта была в Риме, когда в прессе появились сообщения, что Каллас скоро выступит в опере «Норма». В местной газете заранее восхваляли спектакль, утверждая, что именно о такой постановке мечтал композитор Беллини, который еще в 1834 году писал: «Опера должна вызывать слезы, внушать ужас и притягивать пением